Июль 41 года. Романы, повести, рассказы [сборник Литрес] - Григорий Яковлевич Бакланов

Глава IV

Но это только думают, что расстояния отдаляют. На самом деле, чем дальше уедешь, тем сильней затоскуешь. Самолетишко, которым летел я в Чувашию, был древний, оттого – полупустой, трясло его, как телегу на ухабах, да еще попали мы в зону турбулентности. Но ничего, не рассыпался, долетели. От Чебоксар – автобусом, он то переваливался, то вдруг садился одним боком в яму и, завывая, выползал из нее. Несколько раз выходили толкать. Пассажиры спорили про какую-то новую дорогу, от толчков голоса их сливались: «нов-дроги» – «стар-дроги». И под конец согласно слились: «новы дроги, новы дроги…»

Пока мотался по колхозам, думать было некогда, но вечерами, в районной гостинице, верней сказать – в Доме колхозника, в номере на двоих, когда сосед мой, бухгалтер, начинал за чаем рассказывать нечто поучительное, смотрю я на него, а вижу Надю. Ничто так не растравляет душу, как воспоминания. Бывало, Галя брала себе выходной: «Все! Замучилась! Поживи-ко, голубушка, без меня!» И ехала к подруге, и мы, счастливые, на целое воскресенье оставались втроем. Как-то Надя заснула после обеда на тахте, я сидел у окна, читал, а Витька маленький, стоя в своей кроватке, сосал мокрый кулачок и улыбался мне. И вот понимал же, что нельзя будить мать. Я только приложу палец к губам, погрожу ему, и он закатывается беззвучно. Да что же мне, дураку, еще было надо! И что случилось, собственно говоря? Ну, стала на виду у всех… И – молодец! Гордиться мне бы со стороны, как все на нее смотрят. В этом Доме колхозника под тихий голос бухгалтера я понял: без нее и без Витьки для меня уже жизни нет.

Я срочно написал пару очерков для местного радио, и рано утром дежурная разбудила меня, потянула за ногу: «Звонили тебе, чего-то, мол, будут по радио говорить». Радио у нас не выключалось, чуть слышно царапался голос. И я услышал: в году таком-то, собираясь на Казань, повелел Иван Васильевич, царь Грозный, ядра лить в месте этом. С тех пор и получил город название: Ядрин… Я лежал, укрывшись с головой, потный от стыда, мечтая только, чтобы сосед мой спал, не слышал. Но на эти деньги я купил Наде шаль. И вот – Москва. Теплое сентябрьское субботнее утро. Несколько раз принимался идти дождик при солнце. Я не звонил, пусть будет все неожиданно. Я выпрыгнул из троллейбуса. Надин дом. Я вышел из-за угла и вздрогнул. Во дворе, у подъезда, – Витькина коляска с поднятым верхом, над ней под зонтом мужчина читает книгу и тихонько подкачивает коляску. Я узнал его.

Глава V

– При-вет!

– Здравствуй. Что случилось?

– А если я скажу – ничего?

И голос глуше, как бывало, когда-то этот голос волновал меня.

– Это ты звонила минут пять назад?

– А тебе сердце не подсказало?

Я открывал дверь и слышал, как в пустой квартире звонит телефон. Звонки оборвались в тот самый момент, когда я вошел. Подождал. В квартире летняя застойная духота, пожелтелые от солнца газеты на окнах только что не дымятся: теща их прикнопливает, чтобы шторы не выгорали. Я открыл окно, подождал и полез под душ. И тут опять зазвонил телефон.

– Слушай, ты мог бы со мной встретиться сейчас?

Голый и мокрый, я стоял в кухне с трубкой телефона, и на линолеум натекла с меня лужа воды.

– Это – срочно?

– Не стучите монетой в стекло! Да, разговариваю. Обождете! У меня деловой разговор…

И мне:

– Представляешь, я говорю, он дверь открывает. Мужчина называется… Так ты бы смог?

– Ты откуда говоришь?

– С площади Маяковского.

У меня были дела, но…

– И где ты будешь?

– Ну, ты же, я надеюсь, не хочешь, чтобы я стояла у памятника Маяковскому на жаре и подходили всякие… Тут напротив ресторан «София», я подожду тебя там.

Окатившись под душем, я забрал из ящика письменного стола деньги, все, что было там. В полупустом в этот час вагоне метро ветром сушило мне волосы.

Надя сидела за столиком у окна лицом ко входу, потягивала через пластмассовую соломинку что-то из высокого стакана со льдом и вот так, продолжая потягивать, улыбнулась мне серыми глазами.

– Долго ехал? – спросил я, садясь напротив.

Она смотрела на меня, охапка белых речных лилий лежала рядом с ней на столе.

– Возьмем что-нибудь?

Она все так же молча смотрела на меня. Она была вся такая летняя, загорелая, белая, с короткими рукавами трикотажная кофточка – мелкими васильками. К серым ее глазам. Так хорошеет женщина, когда она влюблена, это я сразу почувствовал.

Она вдруг протянула руку, нежно дотронулась до моего лба:

– Боже, неужели лысеешь?

Я почувствовал запах ее загорелой кожи, ее духов.

– А волосы такие же шелковые, – и, как бывало, поправила их, процедила сквозь пальцы. Она смотрела на меня родственно, грустно, как на утерянный рай.

– Так что возьмем? – спросил я, проглядывая меню.

Официант уже стоял у нашего столика, поигрывал карандашом. И как бы теперь только увидев, Надя улыбнулась ему:

– Что-нибудь легкое. Жарко. Есть я не хочу. Мороженое и кофе.

И вновь одарила официанта дружеской улыбкой. В ней чувствовался ресторанный опыт, которого не было раньше. Мужчины от своих столиков поглядывали на нее.

– Ну, как ты живешь?

Руку на руку она положила на стол, легла на них грудью, мне было видно далеко вглубь.

– Застегни пуговочку.

– Да? А я и не заметила. Кстати, я уже несколько дней звоню тебе.

– Мы в основном сейчас за городом. Сняли дачу.

– Где?

– В Баковке.

– Там где-то поместье Буденного? По утрам, я слышала, он выезжает на коне.

– Не видел ни разу.

– Но вообще, что за блажь снимать дачу вдвоем?

– Втроем.

– Да? А я и не знала. Кто у тебя? Мальчик? Девочка?

– Теща.

Официант составил с подноса мороженое и кофе, сначала поставил перед Надей, потом – мне.

– Хорошая дача?

– Летняя. Две комнаты, терраска. Хороший сад.

Надя положила в кофе ложечку мороженого, помешивая, задумалась.

– А мне, – она отпила, слизнула с губы, – понимаешь, мне совершенно некуда деть Витьку. Не ехать в командировку не могу и ума не приложу, с кем оставить его на это время? Отдать отцу? Там – новая семья. И менее всего я хочу, чтобы они сближались.

– А няня твоя? Галя?

– Милый, ты все забыл. Какая няня? Галя – моя бабушка. Я выросла на ее руках, мать моя этих забот не знала. Галя любила меня больше, чем собственную дочь. И Витьку она вырастила, я же целый день на работе. Она и